что не было безумием: у Германии была лишь 100-тысячная армия, без флота, без авиации и с демилитаризованной Рейнской зоной. Но в этот момент Лондон выступил с инициативой, которая станет первым шагом в политике умиротворения агрессора. Премьер Макдональд приехал в Рим, откуда прозвучала идея пакта «согласия и сотрудничества», или «пакта четырех» — Англии, Франции, Италии и Германии. И он был подписан. Пакт не вступит в силу, поскольку его не ратифицируют ни французский, ни британский парламенты. Но в Москве появилось ясное понимание предпочтительности для западноевропейских столиц сделки с Гитлером против СССР, нежели альянса с Советским Союзом против нацизма.

С момента прихода Гитлера к власти ни на день не было ни малейшего сомнения, что война с Германией неизбежна. Программные документы НСДАП недвусмысленно говорили о захвате и колонизации Советского Союза и истреблении большей части его расово неполноценного населения, и Молотов не раз их процитирует. В июне на столы Сталина и Молотова легло донесение ИНО ОПТУ о беседе Гитлера с министром труда Зельдте: «Германия должна при содействии Англии вооружиться и после этого совместно с Англией осуществить интервенцию в России»[1059]. В октябре Германия вышла из Лиги Наций, а ее представители покинули конференцию по разоружению. Япония так же демонстративно вышла из Лиги, когда та отказалась признать Маньчжоу-Го. Молотов скажет:

— Германия сделала это, по-видимому, в связи с желанием развернуть свои вооружения. И одним из стеснений в этом деле она признала свое участие в Лиге Наций. С другой стороны, Япония сделала свое заявление о выходе из Лиги Наций в связи с желанием полностью развязать себе руки в китайской интервенции. Случилось так, что даже Лига Наций в известной мере стала на пути «свободы» действий интервентов[1060].

СССР и Германия резко снизили планку отношений. Советское правительство прекратило сотрудничество с Германией в военной сфере. В связи с недопуском советских журналистов на Лейпцигский процесс ПБ решило отозвать корреспондентов из Германии и выдворить представителей немецкой прессы из СССР. Товарооборот за первые девять месяцев 1933 года упал на 45,7 процента. Но почему же Москва не порвала с Берлином окончательно и бесповоротно? Прежде всего потому, что этого не сделала ни одна другая страна. Полпред Хинчук не без оснований уверял ЦК: «Если мы открыто признаем, что от советско-германских отношений осталось пустое место, то это лишь понизит нам цену в глазах противников Германии»[1061]. Возможности чем-то восполнить поставки из Германии были крайне ограниченны. Орджоникидзе и Розенгольц сигнализировали Сталину, Молотову и Ворошилову о критической зависимости промышленности, особенно оборонки, от импорта из Германии отдельных профилей проката, качественной стали, метизов, труб, ферросплавов. Ставилась задача к 1935 году выйти на полное импортозамещение по этим позициям. «Пока же этого не произошло, любой просвет в нормализации отношений с Германией воспринимался в Москве с облегчением»[1062]. Была избрана гибкая формула, которую озвучил Молотов:

— Оставаясь верным своим принципам защиты всеобщего мира и независимости страны, СССР не имеет со своей стороны оснований к перемене политики в отношении Германии. С другой стороны, политика идеологов воинствующего национал-социализма, вроде Розенберга и других, прямо этому противоположна. Поскольку эта политика насквозь пропитана реакционными вожделениями и захватническими империалистическими планами, она несовместима с укреплением дружественных отношений с СССР. И мы думаем, что она несовместима с великим будущим Германии[1063].

Оценки внешних вызовов и военные планы СССР кардинально менялись: Германия в случае атаки на Польшу или альянса с ней становилась главной угрозой. А активность Японии делала реальной войну на два фронта. Япония активно «обживала» Маньчжурию, строя железные дороги, аэродромы и военные предприятия. Чан Кайши подписал с Токио «соглашение о перемирии», по которому японцы добились признания «политических изменений» в Маньчжурии. В имперском генеральном штабе планировали завершить подготовку к войне с СССР в 1934 году, чтобы забрать Приморье, Забайкалье и Сибирь[1064]. Происходили многочисленные инциденты на советско-маньчжурской границе, на КВЖД, с рыболовецкими судами, на территории СССР шли аресты многочисленных белогвардейских шпионов, связанных с японской разведкой[1065]. Как уступку Японии со своей стороны СССР рассматривал переговоры о продаже КВЖД, которые начались в Токио 26 июня 1933 года. Делегация Маньчжоу-Го отрицала право собственности СССР на дорогу и предлагала цену на порядок ниже той, на которую рассчитывало советское правительство. Москва заявила о невозможности продолжения переговоров в таких условиях.

10 октября Сталин предупреждал в послании Молотова, Кагановича и Ворошилова: «Имейте в виду, что японцы наверняка готовят нам войну, и мы должны быть всегда начеку»[1066]. А 21 октября предлагал: «По-моему, пора начать широкую, осмысленную (не крикливую!) подготовку и обработку общественного мнения СССР и всех других стран насчет Японии и вообще против милитаристов Японии»[1067]. Молотов на призыв откликнулся и заявил в докладе по поводу годовщины Октября:

— Когда мы читаем изо дня в день сообщения из японской и маньчжурской печати о смехотворных планах некоторых японских деятелей насчет захвата Сибири, насчет отторжения Приморья, когда эти планы и рассуждения становятся все более откровенными и наглыми, — мы вынуждены насторожиться, тем более, что события на КВЖД и в пограничных районах свидетельствуют о том, что господа авантюристы все более склонны переходить от слов и статей к провокационным действиям и выступлениям. При этом мы заявляем открыто то, что известно всему миру: бессильное правительство Маньчжурии не является серьезной величиной в этих вопросах. Всем известно, что ответственность за эти действия целиком ложится на японское правительство как на действительного хозяина Маньчжоу-Го[1068].

Поиски противовесов Германии и Японии шли повсюду, даже, казалось бы, в столь неподходящем месте, как Италия. Гитлер и Муссолини далеко не сразу стали союзниками, соревнуясь за лидерство в мировом фашистском движении, за влияние на Австрию. В июне постпред в Италии Потемкин сообщил Сталину и Молотову о предложении Муссолини подписать пакт о ненападении, поведав и о расчетах дуче: он хочет «дать понять Франции и Малой Антанте, что нормализация наших взаимоотношений с ними отнюдь не влечет за собой охлаждения между СССР и Италией; продемонстрировать свою независимость английскому правительству». 19 июня Сталин дает указание Молотову и Кагановичу: «Немедля дать согласие Муссолини»[1069]. Договор был подписан Муссолини и Потемкиным 2 сентября и ратифицирован в октябре обеими сторонами.

Японский и германский факторы заставляли форсировать сближение с Соединенными Штатами, где президентом был избран Франклин Рузвельт, настроенный на партнерство. 10 октября от него пришло послание на имя Калинина с сожалением, что «два великих народа… находятся теперь без практического метода прямого сношения друг с другом»